Многие помнят ее Марью Васильевну в легендарном мюзикле «Норд Ост», Эмилию в «Обыкновенном чуде», Эрмину Данглар в проекте «Я — Эдмон Дантес», работы в спектаклях компании «Stage Entertainment» — первой версии «Красавицы и Чудовища» и «Звуках музыки». Ее героини, обаятельные, женственные, сильные, очень разные по характеру, но неизменно оставляющие ощущение тепла и света, неизменно любимы зрителями. Сейчас Елена Моисеева работает в московском Театре мюзикла и сотрудничает с проектом «Алые паруса» (компания «Русский мюзикл»).

В Театре мюзикла Елена Моисеева играет в спектаклях «Растратчики» и «Жизнь прекрасна», а ее Мачеха в премьере «Все о Золушке» покорила абсолютно всех. Страстная, умная, беспощадная, способная на все ради достижения цели, Мачеха пугает и притягивает одновременно. А ее ключевая ария — из тех, что напеваешь еще долго после просмотра спектакля.

Об отношении к актерской профессии и недавних ролях, о театре и преподавании и многом другом — в нашем разговоре.

— Елена, вы сыграли Мачеху в новом спектакле Театра мюзикла «Все о Золушке», ставшем одним из самых заметных событий сезона. Расскажите, пожалуйста, об этой работе.

— Изначально пьеса была написана Дмитрием Быковым, музыка – Раймондом Паулсом. Спектакль должен был ставить – и уже начал – Дмитрий Астрахан. Мы где-то месяц прорепетировали, потом был некий прогон, и Михаил Ефимович Швыдкой решил кардинально все поменять. И пригласил Олега Глушкова, который – как я понимаю, это было его условием – привел всю свою команду: художника, аранжировщиков – группу «СЛОТ». И Михаил Ефимович, спасибо ему, пошел на это. Когда в августе был сбор труппы, Олег продемонстрировал нам пьесу вместе с музыкальным материалом. Над пьесой еще поработал Сергей Плотов, очень хорошо поработал. У Быкова была неплохая пьеса, но своеобразная, и, как мне кажется, охватила бы маленький процент зрителей. Она была очень взрослая. Не могу сказать, что у нас получился совсем детский спектакль, но на аудиторию 12+ — я уверена. И вот состоялась читка пьесы, и когда я услышала весь музыкальный материал – ничего не имею против музыки Раймонда Паулса, она замечательная, но благодаря осовремениванию в музыке появилась драматургия, как-то все стало объемнее за счет аранжировок – я просто встала и поклонилась Михаилу Ефимовичу. Я поняла масштаб роли, потому что они злодея развернули по полной программе, что немаловажно. Ведь в любой драматургии злодей, отрицательный персонаж, всегда более развернут, в этом есть смысл, дабы показать, как добру тяжело выжить, но оно все равно выживает. И тут началась работа. Олег Глушков, конечно, потрясающий. С ним легко работать. Он идет от тебя, от актера, при этом что-то предлагает, и получается такая общая деятельность, замечательная, продуктивная, интересная. Сколько мы всего пробовали-перепробовали – из этих вариантов можно было бы поставить три «Золушки». Олега можно назвать безбашенным – он, зная все каноны, хочет сломать шаблон. Напролом. Смело. Это очень ценно. Хотя это не всегда «туда», но такая смелость заслуживает уважения. Также как и группа «СЛОТ». Когда наши музыканты взяли партитуры и сели за инструменты, они начали ломать голову, потому что там сбой размера, смена ритма, разрешение аккордов неправильное, не академическое. В это надо въехать. Но я всегда говорю, что это правильно – так делается эволюция во всех жанрах. Сначала непонятно и кажется неправильным, а потом, если это хорошо, становится классикой. Не думаю, что и группа «СЛОТ», и Олег претендуют на то, чтобы увековечить свои какие-то вещи. Но это интересно. Мы, артисты, осваиваем какие-то новые грани мастерства. Это такая степень характерности, в которой никто из нас, наверное, и не работал. Тут нужно быть в двухсотпроцентном наполнении, но тонко, филигранно этим владеть, не выпуская вовне, а кружева плести. Не могу сказать, что роль у меня уже в кармане, работа еще идет. И я надеюсь, что она не прекратится долго, потому что это самое интересное. И хорошо, когда есть такая роль, в которой можно копаться и копаться.

— Здорово, когда работа у артиста вызывает такие эмоции.

— У нас нет ни одного человека, который бы не ждал этого спектакля. Хотя он трудный, он затратный. Для ансамбля – я вообще молчу, но и для героев тоже. И физически, и эмоционально. В этом спектакле я ни разу не бываю в гримерке, я все время за кулисами. Даже когда сейчас перенесли антракт, казалось бы – сделала свой первый выход и иди. Не могу! Мне кажется, что я могу что-то потерять, отойдя в гримерку, расслабившись. Поэтому все время за кулисами, в этой атмосфере. И от этого удовольствие получаю.

— В одном из своих интервью вы сказали, что Мачеха – персонаж прямо противоположный вам. Что интереснее играть: вот таких, противоположных, или тех, о которых думаешь «да, это я»?

— Интересно и то, и то. Я считаю, что в каждом человеке есть все, просто что-то больше на поверхности, а что-то спрятано. Не могу сказать, что во мне вообще нет качеств Мачехи – истерики, просчета. Но я сдерживаюсь, естественно, как и моя героиня. Тем и интересна роль, что ты вытаскиваешь то, что не развито в тебе. Когда ты играешь схожую с тобой роль, то ты можешь выложить себя всю в ней. Не утаивая ничего. Потому что это тебе близко. Реализоваться в роли целиком. А что касается так называемых «ролей на сопротивление» (хотя я считаю, что их как таковых нет), расковырять в себе какие-то негативные штуки – тоже безумно интересно. Тут работа посложнее, а чем сложнее работа, тем артист больше ощущает рост, то есть когда ты преодолел сложную работу и ты ее сделал (или продолжаешь делать), в этом ты растешь. Вообще быть актером – безумно интересно.

— У меня возникла ассоциация Мачехи с другой вашей недавней героиней – мамой Мэннерса из «Алых парусов». Как на ваш взгляд, они похожи?

— Безусловно, что-то общее есть. Во-первых, они матери. Но вот Мачеху мне хотелось сделать без какого-то явного события в прошлом, которое «делает» человека. Вот бывает такой толчок в жизни, от которого формируется личность – какая она будет. Хотелось сделать ее таким немножко «рублевским» вариантом. Что для меня сложно. Я много общаюсь по долгу службы с богатыми людьми. Причем это не то поколение, когда женщина выходит замуж за студента, он развивается, и они вместе проходят этот путь, а другое, достаточно молодое, девушки, которые выходят замуж уже за готовых миллионеров. Много и подруг, и знакомых, у которых это цель в жизни. Мне все время хотелось понять – в чем кайф? Почему это может быть стремлением? Я еще это до конца не поняла, поэтому работа над Мачехой еще ведется. Но у нее есть какая-то даже не боль – а негодование. По поводу того, что у нее дочери неказистые, две такие непривлекательные девочки, которым, в общем, ничего не светит. И Мачеха негодует. Если мать Мэннерса может отчаяться – то Мачеха не может отчаяться. Потому что от любого проигрыша она становится еще злее. А мать Мэннерса – у нее есть боль. И она такой жесткой стала не просто так. Да, она знала, что Мэннерс-старший немножко быдловатый, но и она тоже не из высшего света. Но когда он сотворил такое с Мэри, тем более она пришла с ребенком… Для нее это первый удар, но она все равно не отказывается от Мэннерса, она продолжает его любить. И когда Лонгрен не помогает Мэннерсу и Мэннерс погибает, это второй удар. У нее в этом жестком мире хотя бы была зацепочка – этот ужасный, но любимый Мэннерс. А когда он погибает, у нее остается один сын, за которого она начинает бороться. Тут понятнее история – для меня. Тут есть за что зацепиться, в Мачехе сложнее. Потому что если ее делать «с историей», как мать Мэннерса, то Мачеха может превратиться в главного и положительного героя. Поэтому наворачивать здесь человеческую линию, понятную многим, мне не хочется.

— Во многих ваших спектаклях у вас довольно сложный образ «по картинке» – костюм, грим. Костюм много вам дает?

— Конечно. Всегда, прежде чем приступать к роли, я должна изучить эскиз костюма, посмотреть. Глядя на эскиз, понимаешь, что хотел сказать художник, и это большая помощь. Понимаешь, в каком направлении двигаться. Когда мне Оля Тумакова, художник «Золушки», показала эскиз Мачехи – а там такая жердь, утонченная, я ей говорю «Оля, это другая артистка». Она сказала «ничего-ничего, все сделаем». И в итоге получилось то, что надо. Да, он дает некую угловатость, но мне сразу понятен характер. Это такая на острие ножа, постоянно пребывающая в пограничном состоянии женщина. Смена эмоций за одну секунду.

Да, костюм очень помогает. Процентов тридцать к роли он дает. Когда надеваешь грим-костюм, смотришь на себя в зеркало, многое в роли проясняется. Думаешь «вот оно что! Вот где таилось зерно!»

— А какие-то свои детали вы придумываете для персонажей?

— Нет, если художник в полной мере удовлетворил твое художественное видение. Иногда же бывают споры с художником. Вернее, даже не споры, а какие-то пожелания – относительно фигуры, относительно образа. Но прямо что-то свое – нет. Свое – это человек, вот я, Лена Моисеева. А там – образ. Допустим, мы с Витой Севрюковой спорили на «Я – Эдмон Дантес», на Эрмине. Вита сделала воротник под горло, я поняла ее затею: весь этот секс должен быть скрыт. Но мне это не шло категорически, и я попросила ее сделать мне декольте. Она сделала. И я старалась делать героиню не пошлой, ведь Эрмина – это такая все же трагическая роль.

— Вы работаете в Театре мюзикла начиная со второй премьеры – «Растратчики»; стал ли этот театр для вас домом? И нужен ли мюзикловому артисту дом?

— Я считаю, что любому человеку в первую очередь нужно пристанище. И артисту, если его в театре достаточно занимают и дают возможность реализовываться, то быть в этом театре на постоянном месте работы – это огромное удовольствие и счастье. Конечно, я не могу сказать, что не бегаю по другим проектам, съемкам и так далее, но все равно театр в приоритете. Здесь обалденная атмосфера. Здесь нет ощущения «старого» театра, от которого многие сбегали, в том числе и я сбежала однажды – в «Норд Ост», а потом пошла кочевать. Сюда люди приходят работать и дружить, а не сидят все время на одном месте и не склочничают. И даже ребята из «Стейджа» приходят и говорят – здесь глоток свежего воздуха. Здесь спокойно, не нервозно. Нет, я понимаю, что в «Стейдже» ежедневные спектакли, и когда люди постоянно соприкасаются, они вызывают огонь просто. А здесь очень хорошо. И у меня даже были мысли, что именно из этого театра я уйду на пенсию. Потом у меня еще здесь студенты с курса Марины Швыдкой и Нины Дворжецкой. Конечно, мы ездим с «Алыми парусами», но театр все равно на первом месте. И в «Стейдж» меня сейчас звали, но я не пошла.

— То есть со «Стейджем» вы больше не сотрудничаете?

— Ну, если бы была возможность хотя бы пятнадцать спектаклей в месяц играть, не больше… Нет, там очень хорошие спектакли. Вот на «Призрака оперы», на мадам Жири, я не прошла. Ничего личного, просто у них есть стереотипы, по которым они набирают артистов. Будь ты хоть семи пядей во лбу, хоть перекувырнись и сделай сальто – нет, вот там играл вот такой, поэтому нам надо такого же. Но все равно там хорошие проекты, мирового уровня. А в «Красавицу и чудовище» — не пошла сама.

А Театр мюзикла – любимое место. К тому же он развивается, он еще молодой, и в связи с авантюризмом Михаила Ефимовича, я думаю, мы еще прогремим. Выйдем на уровень конкурентоспособности с тем же «Стейджем». Я в это верю. К тому же это русский мюзикл, наше производство.

— Вы преподаете на курсе мюзикла в Щукинском училище. Насколько вам интересна роль преподавателя? Какое впечатление на вас производят ребята, которые приходят и хотят заниматься именно мюзиклом? Какой вы преподаватель?

— Мне кажется, я мягкий преподаватель. Но я могу довести до слез студента. Неоднократно это было. В ситуациях, когда говоришь очевидные вещи, которые студент, видимо, не очень хотел слышать. А молодежь у нас замечательная растет. И я думаю, что это будет хорошая смена. Они совершенно другие. У меня сейчас не только щукинцы, но и гитисовцы, будут выпускаться, курс Каневского – замечательный курс. Они постарше, чем щукинцы. И у гитисовцев еще есть остаток того театрального трепета, который был у нас. У щукинцев молодых его уже меньше. Молодежь более рациональной становится, менее эмоциональной. То есть они приходят, делают свое дело, они открываются в этом своем деле, но потом они – хоп – закрываются и продолжают дальше существовать.

Вот, например, мы с моей подругой Оксаной Костецкой никогда не уходим со спектакля домой сразу – нам надо покурить и обсудить. И это началось когда мы играли Марью Васильевну в «Норд Осте», и каждый раз после самоубийства в антракте мы весь антракт обсуждали, а как еще можно сыграть, что можно сделать. Леша Иващенко говорил «я первый раз вижу артисток на одной роли, которые не только не конфликтовали бы, но и помогали друг другу, подсказывали, вместе делали роль». И по сей день мы испытываем такое отношение к профессии. У гитисовцев оно еще есть, они этим живут. Это не хорошо и не плохо. Может быть, молодежь, которая более рациональная, таким образом не расплескивается. Потому что я не могу сказать, что они в деле не проявляют себя должным образом, как артисты. И то, что тысячи по-прежнему идут поступать в театральные вузы, это хорошо. Поток не иссяк. Интерес не пропадает.

— Да, это прекрасно, что люди по-прежнему хотят заниматься этим нестабильным и не очень-то денежным делом.

— Ну, со временем это дело становится вполне денежным. Раньше-то оно было вообще трехкопеечным. А сейчас за счет него можно прожить. И это хорошо. Сейчас много коммерческих проектов, где ты можешь и себя показать, и заработать. И я не понимаю тех, кто говорит «не пойду сниматься в сериалы, в мыло». Я считаю, если ты нигде не занят, то это тоже профессия. Понятно, что тебя может не устраивать и формат, и режиссура, и то и се, но это же твое дело, сделай его так, чтобы это было качественно. И к «халтурам» я нормально отношусь. Для кого-то это халтура, а для кого-то работа. Если в ресторане джазовая «фоновая» певица хорошо работает, меня это восхищает, и люди получают от этого удовольствие. А сидеть ничего не делать и зарывать свой талант – вот этого я не понимаю.

— Печально бывает видеть молодых ребят, которые воротят нос от менее «почетных» проектов, предпочитая ничего не делать.

— Да. А сколько спивается на этой почве. Непризнанные. Не бывает просто так признанных. Чтобы признали, надо очень много работать. И поначалу просто рыть эту почву актерскую. Работать и в ансамбле, и там, и сям. Я вообще считаю, что в ансамбле совсем неплохо работать. И не понимаю, когда говорят «нет, я в ансамбль не пойду». Если у тебя нет каких-то альтернатив с главными ролями, то почему ты не пойдешь в ансамбль? Из ансамблевой роли можно сделать очень интересную. А многие из ансамбля потом выходят в главные роли. Вот если мне сейчас в театре – допустим, в «Преступлении и наказании» – предложат ансамбль, я пойду.

— У вас есть опыт участия в концертных программах. Как возникла эта практика? И интересно ли это вам сейчас?

— Возникло это на базе «Норд Оста», когда мы выпустили концерт – сначала он назывался «Бродвейские мюзиклы в гостях у «Норд Оста», а потом стал памяти погибшим. Потом уже на передвижной версии Аида Хорошева поговорила с Васильевым – можно ли сделать на базе этого материала программу, шоу «Мюзикл ру». Почему «ру» — будем петь по-русски. Георгий Леонардович согласился, и мы сделали эту программу – и на корпоративах с ней выступали, и ездили по городам и весям. Причем не с отдельными номерами, а прямо с цельным действом. Потом Аида сделала «Мультибенд шоу» — на музыку из наших кинофильмов, вокально-хореографическая такая история. Но самая моя любимая – это «Кабаре Бубы Касторского». Это было такое театрализованное действо, где были и «Кирпичики», и «Мурка», и песни сестер Берри. Мы даже ездили в Одессу, что было ужасно страшно, потому что ехать с таким материалом в Одессу… Но все прошло на ура. А сейчас я мало этим занимаюсь, просто на это не хватает времени. Кроме того, раньше я с легкостью за все бралась, а сейчас мне это кажется очень ответственным. Поражаюсь, как мне раньше не было страшно. В «Мюзикле ру» у меня был прямо бенефис, через номер переодевания. А сейчас, может, с возрастом, может, с ролями, появилась какая-то страшная ответственность  за то, что я делаю. Чем дальше, тем больше.

— Это плохо?

— Нет, с одной стороны это хорошо, потому что дает мне уверенность в том, что я не расслабилась и не расслаблюсь еще долго. А если я не расслабилась, значит, я еще иду куда-то вверх по ступенечке. А с другой стороны – мандраж. Иногда думаю, да что же это такое, взрослая тетка – а нет, боюсь.

— Есть ли у вас какой-то любимый мюзикловый материал?

— Мечта у меня была – она и есть, но я просто не надеюсь – «Король Лев». Эта музыка меня завораживает. Даже «Аида» у Элтона Джона мне меньше нравится, а вот «Король Лев» уже сколько десятилетий меня не отпускает. И мне хочется, чтобы он просто был в России, чтобы на него можно было ходить, смотреть, слушать.

(Текст — Алиса Никольская. Фото из личного архива Елены Моисеевой)