В самом начале 1920-х годов к «Евгению Онегину» обратился Константин Сергеевич Станиславский в своей оперной студии. В стране царил постреволюционный хаос, голод, шла гражданская война. Сам Станиславский в это время находился в крайне бедственном положении. Его вместе с многочисленной семьей выселили из дома в Каретном ряду, который понадобился для гаража Совнаркома. Во многом благодаря хлопотам друзей и наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского семье Станиславского были выделены для жизни комнаты в особняке в Леонтьевском переулке дом 6. В этот же дом, согласно постановлению Малого Совнаркома, переехала и оперная студия. В январе 1921 года Станиславский впервые вместе со своими студийцами преступил порог на тот момент холодного неотапливаемого здания. Как вспоминают очевидцы, увидев мраморный античный портик, разделяющий зал особняка на две неравные части, он произнес: «Вот вам и готовая декорация для «Онегина».

Здесь 15 июня 1922 года была представлена опера «Евгений Онегин». Сам Станиславский описывал своего «Онегина» следующим образом: «Дело в том, что все семь картин оперы Чайковского, с хорами и двумя балами, надо было поставить в небольшом зале старинного особняка, предоставленного в распоряжение Оперной студии. Кроме малых размеров помещения, там было еще одно препятствие, а именно: зал разделен толстой, красивой с архитектурной стороны, аркой с четырьмя большими мраморными колоннами, типичными для эпохи времен Пушкина и Онегина. Разрушать их было бы варварством, и потому пришлось включить их в самую постановку, в режиссерский замысел и мизансцену. В первой картине оперы колонны и арка приспособлялись к террасе ларинского дома. Во второй картине они образовали типичный для эпохи альков, в котором помещалась кровать Татьяны. В третьей картине арка с колоннами, дополненная боскетным трельяжем, образовала садовую беседку, где происходило свидание Онегина с Татьяной. В четвертой картине между колонн вставлялась лестница, ведущая в танцевальный зал ларинского дома. В пятой картине на мраморные колонны надевались чехлы с древесной корой, превращавшие их в стволы сосен того леса, на опушке которого происходила дуэль. В шестой картине колонны образовали ложу и почетное место для приема на балу генерала Гремина и т. д. Таким образом, колонны являлись центром, вокруг которого планировалась декорация и к которому приспособлялась постановка. Колонны стали типичной принадлежностью самой студии и атрибутами ее значка или герба».

Уже осенью 1922 года спектакль переехал на большую сцену – 24 ноября «Онегин» был впервые показан на сцене Нового театра (ныне Российский академический молодежный театр). Музыкальной частью руководил Николай Голованов, он же дирижировал теми спектаклями, в которых участвовал оркестр Большого театра, остальные шли с собственным оркестром студии. С 1924 года музыкальным руководителем студии стал дирижер Вячеслав Сук.

В 1926 году оперная студия Станиславского и музыкальная студия В.И. Немировича-Данченко по постановлению Совнаркома и ВЦИК объединились под одной крышей здания Дмитровского театра (ныне Московский музыкальный театр им. К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко). Поначалу сосуществование было тяжелым и достаточно болезненным – две самодостаточные труппы со своим сложившимся укладом и собственным репертуаром, две дирекции и общий оркестр. Несмотря на все сложности взаимоотношений коллективов «Евгений Онегин» Станиславского прочно обосновался на сцене театра на Большой Дмитровке и просуществовал до конца 2001 года. За неполные 80 лет своего существования «Онегин» в постановке Станиславского был сыгран 2098 раз. За эти годы через постановку прошло несколько поколений артистов, дирижеров и т.д. Именно в студии Станиславского зимой 1925-1926 годов партию Ленского впервые исполнил Сергей Лемешев.

Во время всех переездов и переносов по просьбе Станиславского спектакль максимально сохранил свою первоначальную идею, а также основу сценического оформления – портик зала дома в Леонтьевском переулке. Поставленный практически в домашних условиях спектакль стал с одной стороны возвращением к «лирическим сценам» Чайковского, а с другой стороны открыл новую эпоху в истории русского оперного режиссерского театра.